Убеждения мои не менялись

Епископ Кронштадтский Назарий считает свою биографию ничем не примечательной, но путь от деревенского мальчика до наместника Александро-­Невской лавры интересен сам по себе — тем более что детство и молодость владыки пришлась на очень непростое для Церкви время. В юбилейный для него год — недавно епископу Назарию исполнилось семьдесят лет, с чем его от души поздравляет редакция журнала «Вода живая», — владыка рассказывает, как начался его путь к Богу.

Главный апостол — мама

В моем детстве нет ничего особо примечательного. Когда с нами ­что-то происходит, мы к этому относимся как к обычному ходу жизни, и только потом понимаем, каково было значение события и к чему оно привело. Родился я в то время, когда еще был жив Сталин. Когда он умер, мне был всего год, так что детство и юность пришлись на эпоху «оттепели» и «застоя». Семья была самая простая, в роду, насколько я знаю, священников не было. Один из моих дедушек был церковным старостой, вот и всё.

Николай Алексеевич Лавриненко родился 11 августа 1952 года в селе Ивковцы Черкасской области (Украина). В 1974 году окончил Крымский сельскохозяйственный институт. С 1974 по 1975 год служил в группе советских вой­ск в Германии. С 1978 года работал в Центральном республиканском ботаническом саду Академии наук УССР в должности старшего инженера. В 1982 году поступил в Ленинградскую духовную семинарию. 28 февраля 1985 года был пострижен в монашество с именем Назарий, 3 марта рукоположен в сан иеродиакона, а 19 августа — во иеромонаха. С марта 1986 года нес послушание в Свято-­Троицком соборе Александро-­Невской лавры. С ноября 1987 года ― настоятель Спасо-­Преображенского собора в Выборге. В 1988 году окончил Ленинградскую духовную академию; в том же году возведен в сан игумена. С 1 января 1990 года ― настоятель подворья Казанской иконы Божией Матери Валаамского монастыря. В феврале 1991 года в Александро-­Невской лавре возведен в сан архимандрита и назначен настоятелем Коневского Рождество-­Богородичного монастыря. 27 декабря 1996 года назначен исполняющим обязанности наместника Свято-­Троицкой Александро-­Невской лавры, 17 апреля 1997 года утвержден в этой должности. 28 мая 2009 года в Свято-­Троицком соборе Александро-­Невской лавры хиротонисан во епископа Выборгского, викария Санкт-­Петербургской епархии. 12 марта 2013 года решением Священного синода титул изменен на «Кронштадтский». Удостоен многих церковных и светских наград.

Мои взгляды, в том числе и на Церковь, сформировались благодаря маме, это главный мой апостол. Не могу сказать, что ­кто-то повлиял на меня сильнее. Была, правда, у нас соседка, её тоже звали Александрой, как и мою маму, да и фамилия была как у нас — Лавриненко. Она всю жизнь, а прожила девяносто лет, пела на клиросе. Она к нам часто приходила и ­что-то рассказывала о церковной жизни, мне было всегда интересно её слушать. В то время в деревнях популярны были посиделки — люди собирались у ­кого-то дома, общались, ­телевизоров-то еще не было. Могли в карты играть, но выпивки не было. Наша деревня была довольно разбросанной, дома отстояли далеко друг от друга, вот люди и собирались, чтобы поговорить.

В своей ставленнической речи, когда меня рукополагали во епископа, я упомянул и мою маму как апостола, и соседку Александру Моисеевну, которая пела в течение восьмидесяти лет на клиросе. Когда у неё умер муж, она попросила у мамы, чтобы я у неё ночевал, потому что боялась одна оставаться в доме. Я тогда учился в шестом классе. В её доме я нашел четыре листочка с параллельным текстом на церковнославянском и русском. Помню, там был текст из Евангелия о призвании апостолов. И по этим четырем страничкам я учился читать по-церковнославянски. Она мне рассказывала, как вести себя в церкви… конечно, в этих рассказах было немало мифов: люди они были простые, мама моя тоже могла сказки рассказать, хотя была верующим, церковным человеком.

Конечно же, на Пасху у нас в деревне носили святить куличи и яйца, праздновали и Рождество — колядовали, ходили к своим родственникам, крестным. Многие дети, думаю, даже не понимали, что за песни они поют. Это, конечно, была не столько церковная, сколько народная традиция.

Помню, сдавал в институте научный атеизм. Мне попался билет с вопросом «Народные традиции праздника Преображения Господня». Я так рассказал, что мне пять с плюсом поставили: как яблоки освящают, пироги с медом едят — все мои детские воспоминания.

Первый «постриг»

Мы ходили в Успенский храм в соседней деревне. В нашей деревне тоже был храм, Покровский, но его взорвали в 1937 году. Лет десять назад меня попросили помочь с изданием книги об истории церковно-­приходских школ в тех местах, откуда я родом. Её написал известный украинский историк, там есть и про наш разрушенный храм. Весь тираж там и раздали, люди хотели узнать историю родных мест.

Так вот, на богослужения мы ходили в соседнюю деревню. Когда я учился в первом классе, посещение храма на Пасху обошлось без приключений, а вот во втором классе меня поймали комсомольцы-­активисты. Я, правда, убежал, но потом мне выстригли крест на голове и не разрешали подстричься, чтобы его было видно. Это была детская травма, после этого я с мамой в церковь почти не ходил, но убеждения мои не изменились. В школе на Пасху, хотя нам и запрещали, все дети приносили в школу крашеные яйца и «бились» ими, весь школьный двор был засыпан крашеными скорлупками. Одноклассники меня «святошей» дразнили, но я особо не обижался.

Считаю, что если человек стремится узнать истину, ему помогут даже атеистические издания. Например, была книжка «Настольная книга атеиста», довольно толстая, в зеленой обложке. Если отбросить всякие атеистические «доказательства отсутствия Бога», там всё было написано правильно, я много информации оттуда почерпнул. Была еще «Библия для верующих и неверующих» Емельяна Ярославского, там были насмешки над Церковью и верующими, но приводились довольно пространные отрывки из Священного Писания. И я в детстве надевал одеяло, вроде как фелонь, и читал маме нараспев эти отрывки.

Ботанический сад и церковный хор

После десятого класса я поступил в Крымский сельхозинститут в Симферополе. В городе было два храма — Всехсвятский, рядом с которым первоначально был захоронен архиепископ Лука (Вой­но-­Ясенецкий), и Троицкий собор — теперь там женский монастырь, и туда были перенесены мощи святителя Луки. В студенческие годы я, хоть и интересовался церковной жизнью, в храм не ходил. Симферополь — это же «большая деревня», и я опасался, что если меня заметят в церкви, мне не поздоровится, могут даже исключить из института. А я знал, как мои родители, братья и сестры хотели, чтобы я получил высшее образование. Мой брат тоже учился там на курс старше, хотя он на семь лет старше меня — поступил после армии. Если бы меня выгнали, и у него могли быть неприятности.

Когда я поступил в институт, мама получала пенсию три руб­ля. Потом увеличили до девяти, это было уже большое богатство. У мамы было орден «Материнство», нас было шестеро детей. Вернее, детей было семеро, но один мой брат умер в младенчестве. Этот орден маме не помог, она получала минимальную пенсию. Отцу моему, хотя он и не был по возрасту пенсионером, работать было негде, он занимался домашним хозяйством — тем и жили. Поэтому я хотел закончить институт и работать, чтобы помогать им.

По окончании института я немного поработал в Запорожской области, а потом меня на один год призвали в армию, служил год в Германии. Когда пришел из армии, ­какое-то время работал в Приднестровье, там жил мой брат, а потом перешел на научную работу в институт в Крыму. Перспектив особых не было, переехал в Киев.

Работал под Киевом, пока не получил прописку. Потом стал сотрудником Киевского ботанического сада, не того, старого, университетского, а другого, который был основан после вой­ны. Он располагается на склонах Днепра, а отдел дендрологии тогда размещался в кельях бывшего Троицкого Ионинского монастыря, в настоящее время возвращенного Церкви.

Когда я устроился на работу в Ботанический сад, сразу же стал петь в церковном хоре — сначала в одном из пригородов Киева, потом наш хор «переехал» в Крестовоздвиженский храм на Подоле. Храм действовал только на втором этаже, первый этаж, где ­когда-то был нижний храм, был завален мусором. Сейчас всё восстановлено.

В то время наука пришла в упадок, никому не была интересна селекция, которой я занимался. Перспектив особых не было, и я решил поступить в семинарию. Мне дал рекомендацию протоиерей Василий Черкашин, а покойный архиепископ Макарий, который потом был митрополитом Винницким, подписал мне ходатайство о поступлении. Так я и оказался в Ленинграде, это было сорок лет назад, в 1982 году. Таким образом, детские впечатления и пение на клиросе привели меня туда, где я сейчас нахожусь.

Четыре года — за два

Когда приехал в Ленинград, ­какое-то время был на грани вылета, потому что мне не давали прописку. Наши «органы безопасности» меня пасли, пытались завербовать. Меня защитил нынешний Патриарх, он тогда был ректором: ездил к уполномоченному, и нас, несколько человек приезжих, оставили в семинарии.

Меня приняли сразу во второй класс, потому что у меня было высшее образование. Я практически не вылезал из библиотеки. У нас в программе тогда было знакомство с городом, его достопримечательностями, музеями, и меня буквально заставляли вместе с курсом ездить на эти экскурсии. Это было очень интересно, но мне надо было нагонять, закончить два класса за один учебный год. Сдал за первое и второе полугодие, кажется, двадцать шесть экзаменов и зачетов, и меня перевели после второго класса сразу в четвертый, и снова надо было сдавать экзамены за два года, а программа третьего класса очень сложная, но, слава Богу, и тут я справился, потому что уже умел и хотел учиться. Закончил семинарию вторым, меня немного «обскакал» Коля Державин, сейчас он работает в пресс-­службе Патриарха Московского и всея Руси. Мы с ним шли, как говорится, «ноздря в ноздрю», дружим до сих пор.

Потом я поступил в Духовную академию. Надо сказать, что одно время меня пытались женить, да и сам я поначалу стремился, после армии даже вроде свадьба намечалась… но ­как-то не сложилось, мы расстались. В 1985 году, на втором курсе Академии, я принял монашеский постриг. В то время это было очень сложно, владыка Антоний (Мельников) довольно сильно рисковал, но мы вместе с владыкой Арсением (Хейккиненом), который теперь митрополит в Финляндии, были пострижены. Через несколько дней меня рукоположили во иеродиакона, затем, в том же году, на Преображение — во иеромонаха.

Я предполагал, что по окончании Академии меня отправят служить обратно, на Украину. Но митрополит Алексий (Ридигер) решил меня оставить здесь. Надо сказать, что при митрополите Антонии я был не то чтобы официально личным секретарем, но часто сопровождал его, помогал ему в работе. С ним было очень интересно общаться. Он меня рукополагал оба раза, я всегда вспоминаю о нем с благодарностью. С владыкой Алексием мы познакомились, когда в 1987 году, перед празднованием тысячелетия Крещения Руси, ездили в Финляндию — я тогда пел в хоре духовенства. Во время этой поездки владыка Алексий, наверное, ко мне присмотрелся, и в 1987 году, после того как архимандрит Лев (Церпицкий) был избран епископом Ташкентским и Среднеазиатским (сейчас он глава Новгородской митрополии), назначил меня настоятелем Спасо-­Преображенского собора в Выборге. Там был сложный приход, ведь в городе после вой­ны жили люди, приехавшие из самых разных мест. Так я остался в Ленинграде-­Петербурге, не ожидая этого, никого не прося. Может быть, поначалу немного об этом жалел, но потом всё же решил, что это Промысл Божий. Еще когда я был в Выборге, ко мне приезжали несколько человек из Винницы, предлагали приехать на Украину и стать там епископом, но я отказался. Сейчас вспоминаю этот случай и предполагаю, что и тогда там были нестроения, и это было их следствием.

Никогда не загадывал вперед

Более двадцати пяти лет моя жизнь связана с Александро-­Невской лаврой. А сейчас мы ждем капитальной реставрации самой Лавры. Троицкий собор уже при мне обновлялся четыре раза, но это были скорее косметические ремонты. Там нарушена вентиляция, грунтовые воды близко, от этого — трещины в фундаменте. Надеемся на научную реставрацию.

За время моего наместничества у монастыря появились два скита. До 1917 года у Лавры было подворье в нынешнем Лужском районе, была киновия — туда отправляли престарелых монахов, тогда она находилась за чертой города. Когда предлагали вернуть киновию, у монастыря не было на это средств, я отказался. В результате сейчас там обычный приходской храм.

Скиты у нас появились совершенно случайно. Один будущий наш послушник (потом он стал монахом с именем Серафим) имел небольшой участок во Всеволожском районе. Митрополит Иоанн (Снычев) благословил поставить там поклонный крест — рядом с валуном, на котором, по местным легендам, язычники приносили жертвы. Но территория пребывала в запустении. Когда я туда приехал, на участке стоял один строительный вагончик. Сейчас действует скит во имя апостола Андрея Первозванного, но земли там практически нет, это просто место уединения — на Невском проспекте некоторым монашествующим невмоготу, люди стремятся прочь от города, в тихое место, чтобы ничто не отвлекало от молитвы.

А второй наш скит я увидел лет двенадцать назад. Рядом с полуразрушенным Никольским храмом в Кингисеппском районе нам пообещали землю — и выделили, но она заброшенная, требует мелиорации. Там мы ведем активное строительство, заложили сад сирени, плодовый сад, живет там мелкий рогатый скот, птица. Рук не хватает, хочется всего и сразу, но так не бывает. Огромный трехпридельный храм удалось законсервировать. Чтобы его восстановить, нужны огромные деньги, которых пока нет. То, что мы там сейчас делаем, — создаем инфраструктуру, это как раз нам по силам.

В юности мечты у меня были самые разные, это нормально, но всегда надо оставлять «лазейку», чтобы не сильно расстраиваться, если ­что-то не сбудется. Грандиозных планов никогда не строил, никаких карьерных устремлений у меня не было. Не мог и представить, что буду епископом. Наверное, если бы я об этом мечтал, мог наделать глупостей, и Бог бы распорядился моей судьбой ­как-то иначе. Я просто жил, как считал нужным, старался поступать по заповедям. Конечно, не всегда это получалось, все мы грешники, но Господь, думаю, засчитывал мою любовь к Нему, к Его Матери, к Церкви, поэтому всё так и сложилось.